читать дальшеРабочий день плавно катился к своему логическому завершению, и я недовольно вздохнула, когда санитарка тётя Маня густым раскатистым басом оповестила, что прибыла новая скорая.
В тот год я закончила медицинский колледж и, размечтавшись стать эскулапом, с треском провалила вступительные экзамены в медицинский вуз. От горя, а ещё больше из-за отсутствия денег, я была вынуждена пойти трудиться на ниву российского здравоохранения. Во-первых, чтобы наработать медицинский стаж, а во-вторых, чтобы не сидеть на шее родителей и просто-напросто не умереть с голоду. Хорошая мамина подруга и по совместительству моя крёстная работала терапевтом в многопрофильной клинической больнице и без всякого труда определила свою любимицу, то бишь меня, в отделение общей хирургии.
Я довольно быстро врубилась в прелести отечественной медицины и, за целый год наставившись капельниц, натаскавшись горшков и заработав варикоз с аллергией, решила доработать до лета, а затем искать своё счастье в каком-нибудь другом месте.
Больничка наша была старая, построенная ещё при царе Горохе, в ней регулярно отключали свет с водой, на лифте возили только покойников да баки из кухни, а попасть на УЗИ или компьютерный томограф можно было только в случае большого блата или плотного увесистого кошелька. Не буду рассказывать все тонкости отечественного здравоохранения, скажу только, что администрация больнички производила впечатление инопланетян, и, согласно цитате из фильма "Кин-дза-дза", проживала на другой планете. Нас регулярно посещали какие-то комиссии, перед которыми полагалось молча склонять голову. Каждый месяц нам грозились капитальным ремонтом. Эти существа, словно зомби, бродили по отделениям, цокали языками, таращились на допотопное оборудование, что-то записывали в блокноты и затем бесследно исчезали на своих полированных автомобилях. Главный же врач безостановочно твердил о самоокупаемости, требовал от врачей зарабатывать на отделение деньги и за мою бытность дважды смотался в Куршавель.
Итак, я приземлилась в сестринской на продавленный диванчик и сладостно вытянула гудящие ноги. И тут наша санитарка, Мария Сергеевна, а попросту тётя Маня, медсестра с фантастическим стажем, огласила коридор раскатистым трубным зовом. Тётя Маня работала не сколько из-за мизерной пенсии или хронического конфликта с соседями по коммунальной квартире, а скорее из неумения сидеть без дела. Операционная сестра, теперь она состояла при тряпке с ведром, но частенько встревала в наш процесс, принося неоценимую помощь.
Не одевая туфель, я прошлёпала к двери и высунула голову в коридор. Было уже около двенадцати, и все пациенты мирно почивали в своих скромных палатах на шесть или восемь человек. В целях экономии в коридоре горела только одна дёргающаяся лампа дневного света, и было удивительно тихо.
- Тёть Мань, звали? – я поискала санитарку глазами.
- Вот те и попили чайку, - проворчала тётя Маня, - всё везут и везут. Ведь сказали же - мест нет. Пусть в Александровскую тащат или ещё куда. Нет, всё к нам.
-Что из приёмника звонили? – я до последнего надеялась, что пациент будет не нашего профиля и, тихонько ругаясь, пошла за туфлями.
- Ленка, шевели помидорами, - грубовато окликнула вторая медсестра Любовь Эдуардовна, а попросту Любаша, - там, говорят, какую-то шишку привезли. Дежурный из приёмника кипятком писает. Дозвониться не может.
- Ну, и чего шишку к нам? Пусть везут в навороченную клинику, - огрызнулась я, - и не хрен названивать. У меня сорок с лишним инъекций и ещё капельницы вечерние. Некогда мне трубку снимать.
- Не знаю. Скорая привезла, - Любаша пожала плечами, - пошли скорее, а то этот дежурный гондон из приёмного рапорт грозится накатать.
- А с чем привезли-то?
- Да аппендицит банальный. Говорят, приступ прямо на концерте случился.
- Очень радует, - мы свернули на лестницу, и я наклонилась, чтобы поправить задник у старенькой туфельки, - небось, кабан килограмм на сто пятьдесят. У такого пока в брюхе до аппендикса докопаешься, руку придётся по локоть запихнуть. А его потом ещё на каталку перекладывать, потом в палате на койку. И всё мы, бабы, своими вот рученьками.
- Ленка, не ворчи, - отмахнулась Любаша, - не нравится – уходи.
- Можно подумать, тебе самой нравится, - несостоявшийся отдых давал о себе знать неконтролируемой агрессией, и я пошла на Любаньку в атаку.
- Нравится - не нравится, - вздохнула Любаша, - ты хоть уйти можешь. А у меня ипотека, не рыпнешься. Да и там, в приёмнике, мальчишечка, то ли семнадцать, то ли восемнадцать лет. Скорее всего, худенький. Так что не ворчи.
- Шишка? - удивилась я, - а что его богатые папа и мама в частную клинику не пристроили?
- Они здесь без родителей. На гастролях. Наверное, как на скорой велели, так и поехали.
Я выслушала Любкину отповедь, и в моей голове зашевелились едва ощутимые, странные подозрения. Я мысленно прикинула, какие сегодня в городе концерты, сравнила возраст и физические параметры с поступившей информацией и очень осторожно спросила:
- А гондон из приёмника не сказал, кто он такой?
- Да ..этот ..как его, - Любаша задумалась, - ты, наверное, знаешь. Группа такая из Германии. У них солист ещё на девочку очень похож. И брат у него близнец. Мммм.. Ну, моя Санька по ним аж пищит. Дома всю комнату плакатами увешала. Спит, ест и пьёт с их именами.
- Токио Хотель? – я была преисполнена сомнений и посмотрела на Любашу с недоверием, - какого хрена их сюда повезли? Они же звёзды мировой величины. Это в нашу-то клоаку? Лучше бы не позорились.
- Нашла, чем удивить, - Любаша равнодушно пожала плечами, - я пока работаю, кого только не повидала. Сюда и Валерия Меладзе привозили, и Мурата Насырова, и даже это..как её…… А вспомнила…Алёну Апину.
- Ну, ты сравнила, божий дар с яичницей, - возмутилась я, - то наши звёзды, а то Токио Хотель. Нет, ты точно не шутишь?
- А чего мне шутить, - Любаша пожала плечами, - можно подумать, у зарубежных звездунов аппендицита не бывает. Уж лучше сюда, чем помереть от перитонита. Я-то столько этих перитонитов повидала. Пока туда–сюда, вскроют брюшину, а там уже все кишки чёрные.
Я почувствовала, что внутри у меня всё задрожало. Не веря в столь удивительные совпадения, я снова покосилась на Любашу. Она молча цокала каблучками по выщербленному коридору первого этажа и даже не думала улыбаться.
Я осторожно вздохнула. О приезде Токио Хотель я узнала, наверное, за полгода до начала концерта, но фантастическая зарплата не позволяла купить даже четвертинку билета. Впрочем, в происходящее верилось с трудом, и я ещё раз недоверчиво пожала плечами. По ходу дела, Любанька, замученная своей дочкой–фанаткой, что-то перепутала и сейчас выдавала заведомо ложную информацию. Однако, она мечтательно вздохнула и выдала умопомрачительную тираду:
- Приду домой, Саньку порадую. Ведь не поверит, что мамка видела её кумиров . Знала бы, так фотик прихватила на дежурство. Ну, да ладно, на телефон потихоньку сфоткаю. Повезло тебе, коза рыжая! Ты их тоже любишь. Сама своими глазами посмотришь. А если оперировать придётся, то и голеньким увидишь. Вам, козам ненормальным, ни песни, ни клипы не нужны. Слышала я тут, как моя Санька по телефону болтала. Аж уши завяли. Тринадцать лет, а всё туда же.
Я поперхнулась, невольно покраснела и как можно спокойней ответила:
- Мне нравится Токио Хотель, но не до такой степени.
Любаша хохотнула, и мы вошли в помещение приёмного отделения. Оно было под стать всей больнице. Старое, с протекающим потолком, обезьянником для пьяных и буйных, ветхой аппаратурой и разъярённым, дёрганым доктором.
- Где вы шляетесь? –зашипел он, едва мы переступили порог отделения, - совсем обалдели. Ясно же было сказано. Спуститься немедленно. Особый случай.
- У нас восемьдесят пациентов на две медсестры, - холодно отрезала Любаша, - все претензии к главному врачу. И какое мне дело, что на всю больницу один дежурный хирург? А не нравится, так надо было в частную клинику везти.
Пока Любаша и дежурный, между прочим, вполне симпатичный доктор, яростно препирались, я старательно вытянула шею, пытаясь понять, что происходит за стеклянными дверями, которые были густо замазаны белой краской.
- Да они вроде ничего. Спокойные. Но я уже замучился, - запал вредности из доктора вышел, и он устало стёк на стул, - они без переводчика приехали. Я по-английски не очень, а по-немецки вообще ни в зуб ногой.
- Я знаю немецкий, - я вылезла из-за спины Любаши и внезапно почувствовала, что дрожу всем телом, - я могу перевести.
- Слава Богу, - возопил доктор, - чего стоишь, молчишь. Пошли.
И он почти волоком втащил меня в хирургический бокс приёмного отделения.
Как ни странно, но в этом случае, около больного не присутствовало толпы растерянных и удручённых сопровождающих. Первым я увидела Саки. Он, как и положено бодигарду, стоял около входа и внимательно оглядывал входящих. Тут же ошивалась молодая и любопытная докторша со скорой помощи, Йост, Том и ещё какой-то лысоватый и потный мужик с большим пузатым портфелем. (Как выяснилось, концертный агент принимающей стороны). Билл, бледный словно полотно, лежал на узенькой кушетке и с видом перепуганной мыши наблюдал за происходящим. Кто бы поверил, что я видела звезду с мировым именем, роскошного и желанного Билла Каулитца, вот так запросто лежащим в приёмном отделении русской затрапезной больницы. Мне и самой показалось, что я сплю. А от волнения откровенно подкашивались ноги. А ведь мне предстоит с ним общаться. И пусть совсем на неромантичные темы, но я буду разговаривать с парнем, по которому сходит с ума полмира, а девчонки буквально выпрыгивают из штанов, только за один взгляд или жест обожаемого кумира. Однако, у пациента от страха даже живот болеть перестал, и он таращился на происходящее круглыми влажными глазами. Билл был всё ещё в концертном макияже и модных обтрёпанных джинсах. Кроссовки с него аккуратно сняли, и на носке, прямо на большом пальце зияла вполне неприличная крупная дыра.
Я нервно сглотнула, но, не теряя любопытства, осторожно покосилась на Йоста и Тома. Будет, что рассказать девчонкам. Эх, и вправду жаль, что их нельзя сфотографировать. Хотя если попросить…Нет! Это совершенно неуместно! Возможно, Билл серьёзно болен, а я с дурацкими фанатскими приставаниями.
Йост выглядел весьма озабочено. Он почти каждую минуту куда-то звонил и что-то торопливо пояснял невидимому собеседнику. Его волевое загорелое лицо с выдающейся нижней челюстью и живыми тёмными глазами было усталым и растроенным. Зато Том выдержал образ мачо даже сейчас, он оглядел мою фигуру с ног до головы и вполне призывно заглянул в глаза. Интересно, он стал заложником надуманного образа или действительно является неуправляемым, похотливым кобелём?
Я машинально отвела взор и робко подошла к кушетке. В это же мгновение в приёмник вошёл наш дежурный хирург – великий и ужасный Лев Лаврентьевич. Пожилой, грубоватый, порой даже беспардонный, он был врачом от Бога, и о его фантастических операциях, когда он вытаскивал людей с того света, ходили самые разнообразные байки. Выглядел Лев Лаврентьевич соответствующе. Некрасивый, растрёпанный, в вечно расстёгнутом халате, он летал по отделению, словно гигантская летучая мышь, и его порой пугался даже всемогущий заведующий отделением.
- Ну, что у нас здесь? – Лев Лаврентьевич совершенно не проникся статусом мировых звёзд и плюхнулся около Билла, натягивая на ходу перчатки. Как выяснилось, его вызвали из операционной, где было серьёзное операционное кровотечение, и он оглядел больного небрежно и торопливо.
- Подними футболку. - Я перевела охрипшим голосом, и Билл послушно царапнул себя по животу, подтягивая одежду вверх. Лев Лаврентьевич ткнул в поджарое дохлое пузико буквально пару раз и обернулся ко мне:
- Лена, ты, кажется, врачом собираешься быть. Ну-ка, посмотри. Есть, на твой взгляд, симптомы раздражения брюшины или нет?
Я присела рядом с Биллом, словно сомнамбула, и молча приняла из рук Любаши перчатки. Парень видимо догадался, что я не врач, и начал искать глазами Тома, чтобы тот спрятал младшего братишку от посягательства неопытных студентов. Том едва заметно успокаивающе мигнул, и Билл с самым удручённым видом положил руки вдоль тела.
Он действительно был очень худенький. Такой тощий, что пупок буквально прилипал к позвоночнику, а по рёбрам было хорошо изучать строение грудной клетки. У таких субъектов диагноз почти не вызывает сомнения. Ни тебе жира, ни дряблого вислого брюха. Всё предельно ясно. Однако, несмотря на чёткие симптомы Кохера-Волковича и Щёткина-Блюмберга, у меня возникли сомнения. Живот был слишком мягким, да и перистальтика находила волнами, вызывая мучительные острые колики.
- Я сомневаюсь, - я посмотрела на Льва Лаврентьевича умоляюще. Как, оказывается, нелегко принимать решение. Вот тебе и вопрос, готова ли я стать врачом и всякий раз единолично и безропотно принимать ответственность на себя. Попробуй-ка ошибись, и больному запросто можно обеспечить перитонит.
- Правильно, что сомневаешься, - Лев Лаврентьевич усмехнулся своим мыслям и жестом подозвал врача из приёмного отделения.
- А теперь вы, коллега.
Меня оттеснили. Врачи заспорили. Засуетились. Что-то доказывали, приводили примеры и даже переругивались. А я, словно дурочка, осталась стоять посреди маленького бокса, пытаясь соединить в себе мысли об угрозе аппендицита и того, что я трогала Билла Каулитца без всякого на то протеста. Наконец, Лев Лаврентьевич, как старший, оттеснил дежурного в сторону и коротко распорядился:
- В палату его, Алёнка. Под наблюдение. И раз коллега настаивает, а родственники не возражают – комплекс ненужной херни. УЗИ, рентген, анализы. В общем, действуй. Ах, да. Он же иностранный гость. Побудь с ним, попереводишь. А этих родственничков на выход. Прооперируем – сообщим. - И Лев Лаврентьевич призывно растопырил руки, выгоняя удивлённых сопровождающих вон.
Ещё несколько минут пошумели, утрясая проблему палаты и расходов на обследования, и, наконец, мы остались в боксе совершенно одни.
- Меня зовут Лена, - я подошла к Биллу и постаралась ободряюще улыбнуться, - я буду сопровождать тебя на обследования и проводить назначенные манипуляции. Поехали? - И я кивнула на высокую пошарпанную каталку с одеялом.
- А Том? – Билл посмотрел на меня умоляющим взором кота из Шрека, - Тома ко мне пустят?
Вот дитё великовозрастное. Видать, и вправду пишут, что младший цепляется за юбку, точнее футболку, старшего, как обезьянка.
- Пустят, как только разрешит врач, - ободрила я.
- Попроси его, пусть разрешит сейчас, - Билл смотрел на меня таким взглядом, что я едва не купилась на его просьбу, рискуя навлечь на себя гнев Льва Лаврентьевича. Конечно, я сделала бы доброе дело, но сама бы потерпела фиаско, так как Лев не любил повторять дважды.
- Пока нельзя, - нагло соврала я, - не волнуйся, всё будет в порядке.
Билл поморщился от нового приступа боли и отвернулся от меня с самым обиженным видом.
Я помогла парню перебраться на каталку и не спеша повезла к лифту, который имел приятную традицию страшно скрипеть и застревать.
- Почему ты одна? У вас все больницы такие? – по всей видимости, звездун патологически не мог молчать и тут же вступил в дискуссию, несмотря на свою обиду и явный протест.
- Разные есть, - уклончиво ответила я, - например, недавно открыли Алмазовский центр. Он по последнему слову науки и техники. Красивый, современный.
- Алмазовский? – не понял Билл, - ммм? Почему алмазовский? Это от слова бриллиант? Очень дорогой?
- Дорогой, - я осторожно улыбнулась, - но не от слова алмаз. Это в честь учёного Владимира Андреевича Алмазова. Он был уникальным учёным, хирургом и кардиологом. Слышал шумы в сердце без всякого стетоскопа. Просто прикладывал ухо к груди больного и ставил диагноз.
- Понятно, - Билл кивнул, - а что со мной? – наконец поинтересовался он, - у меня аппендицит. Меня будут резать? - В его красивых карих глазах плескался такой ужас, что я поняла, парень боится не столько самой болезни, сколько всех тех медицинских процедур, которые ему пропишут.
-Пока не знаю, - честно ответила я, - у врача сомнения. Тебе назначат обследование.
- Обследование? – как эхо повторил Билл, - ох, я уже был однажды в больнице, - он вывернулся на каталке немыслимым образом и постарался поймать мой взгляд, - ты побудешь со мной? Да?
Он отчаянно боялся, и я безропотно кивнула, вспомнив свои первые впечатления от точно такой же операции. И хотя я была мелкой, аппендицит оставил неизгладимое впечатление острыми болями и довольно долгим восстановительным периодом. Мальчишка вручил себя моим заботам и осторожно вздохнул.
Люксовая палата, конечно, была скромна, но в ней присутствовала вполне приличная кровать, отдельный сан-узел и душ.
- Располагайся, - я кивнула на постель, - сейчас к тебе придут делать УЗИ.
- Да, УЗИ, я знаю, это не больно, - Билл перебрался на кровать и неловко потянул с себя футболку. Однако его скрючил новый приступ боли, и он, стиснув зубы, повалился на подушку. Несмотря на капризный, эгоистичный характер, Билл вовсе не походил на истерика. Его мучения были непритворными, и он довольно долго катался по кровати, пытаясь превозмочь острый приступ колик. Ему и впрямь было плохо. Он побледнел, из-за стиснутых зубов вырывались приглушенные стоны, а на лбу выступили крупные капли испарины.
- Подожди, потерпи, - я перевернула Билла на спину, разогнула его поджатые ноги и начала медленно гладить рукой по животику, пытаясь унять бунтующую перистальтику. Несколько секунд Билл сопротивлялся. Ему было очень больно. Он скрипел зубами, стонал и судорожно отпихивал меня рукой. Но потом под действием поглаживания стих и послушно вытянулся на постели.
- Так легче, - несмотря на приступ, он благодарно улыбнулся и благодарно сжал мои пальцы, - спасибо.
Руки у него были тонкие прохладные с чуть влажной ладошкой. Я вздрогнула от этого ненавязчивого прикосновения и смутилась, не в силах выдернуть пальцы прочь.
Несколько минут мы просто молчали. Билл лежал закрыв глаза, я гладила его по животу и, пользуясь моментом, бессовестно рассматривала лицо, чтобы впитать мельчайшие подробности.
Он действительно был очень красивый. Тонкий, точёный, нежный. И даже маленькие, едва заметные неправильности, делали это тонкое породистое лицо ещё более милым и домашним. Смешные ушки похожие на две пельмешки, милые, чуть кривоватые передние зубки, несколько прыщиков на подбородке, тщательно замазанные тональником. Как и писали, Билл одновременно походил на миниатюрную капризную женщину и на героя японской хентайной анимации.
- Отпустило, - Билл открыл глаза и слабо улыбнулся, - знаешь при такой боли я уже согласен на операцию.
- Тебя надо обследовать, - возразила я, - вполне может быть, что под аппендицит маскируется какое-то другое заболевание. Это может быть инфекция или элементарное несварение.
- Хи-хи, несварение это я знаю, - Билл внезапно развеселился, - когда нам с Томом было по семь лет, мы нарвали у соседки незрелых слив и наелись до отвала. Она была такая противная, толстая тётка. Всё время называла нашу маму манерной фифой, а нас - городскими отродьями. Мы думали, что таким образом отомстим ей.
- Инициатором идеи был Том? – я улыбнулась в ответ.
- Нет! Все думают, что Том старше и хулиганистей. Но инициатором чаще бывал я.
- И чем кончилась эпопея?
- Клизмой, - Билл смутился и очаровательно покраснел, - у нас разболелись животы, и случилось несварение. Том съел больше, и ему было очень плохо.
Мы немного помолчали. Я продолжала гладить Билла по животу, а он вроде как не протестовал.
- Ты хочешь учиться на врача? – Билл по-прежнему не мог молчать и снова вступил в разговор.
Он не был ни заносчивым, ни высокомерным. И вскоре мы разговорились на самые разнообразные темы. Младший Каулитц сыпал, как из мешка, и вскоре мы уже вместе смеялись над их многочисленными гастрольными приключениями и детскими проделками близнецов. Казалось, что мы знаем друг друга сто лет, таким лёгким и ненавязчивым оказалось общение. Билл казался самым обычным неизбалованным парнем, любопытным, смешливым, и очень болтливым. Мы поделились впечатлениями от нового альбома Placebo, обсудили новый туалет леди Гаги, посмеялись над парой старых бородатых анекдотов.
Однако, когда в палату пришла врач УЗИ, Билл внезапно насторожился, словно и не было того весёлого и ненавязчивого разговора буквально минуту назад.
Пока доктор водила датчиком по звёздному животу Билла Каулитца, он сосредоточенно помалкивал и глядел в стену с самым отсутствующим взглядом.
- Что у меня? – едва узистка вышла в коридор, Билл накинулся на меня с вопросами, и я поняла, что большая часть его поведения – это закон, прописанный строгим контрактом.
- УЗИ ничего особенного не показало, - я пожала плечами и негромко поинтересовалась, - а как вести себя с обслуживающим персоналом, организаторами или фанатками тоже записано в контракте?
- Да, - Билл недовольно поморщился, - я и Том заплатили за свою детскую мечту свободой. Ты не представляешь, как я устал. Всё время держать лицо, всё время быть вежливым, всё время следить за речью и манерами, чтобы не сказать лишнего или ненужного.
- Ты, наверное, не должен это говорить, - осторожно поинтересовалась я, - ведь подобные откровения подрывают твой имидж весёлого и жизнерадостного парня.
- Контракт не может контролировать каждый шаг, - вздохнул Билл, - не может запрещать личные откровения с друзьями, - он помолчал и негромко добавил, - мне кажется, мы уже стали друзьями, чтобы немного пооткровенничать.
Эти слова пронзили меня до глубины души, вызывая необыкновенную щемящую нежность и одновременно горькое сознание того, что мы всего лишь друзья.
- А ты не боишься, что я завтра же выложу в своём блоге сообщение о том, как ты провёл ночь в больнице с мельчайшими подробностями твоего пребывания, начиная от дырки на носке и кончая интимными подробностями о цвете трусов и родинках на теле.
- Одной сплетней больше, одной меньше, - Билл вздохнул, - и тебе, скорее всего, не поверят. Такими сообщениями полон весь интернет. Но мне кажется, ты этого не сделаешь.
- Почему?- поинтересовалась я.
-Ну, не знаю, - Билл неожиданно замялся, - просто мне так кажется. Я вообще хорошо чувствую людей. Просто такое внутренне ощущение, что ты так не поступишь.
Я замолчала, немного удручённая тем, что так и не получила исчерпывающего ответа на свой вопрос.
- Тебя, наверное, ужасно задолбали фанатки? – это вырвалось как-то само по себе. Я вроде и не собиралась продолжать неприятную для Билла тему, а скорее из заразной манеры произносить по фразе каждую секунду.
- По всякому бывает, - Билл пожал плечом и машинально погладил себя по животу, - опять, - пожаловался он, - боль как-будто приливает. Откуда-то из глубины. Слушай, а я не умру, - его карие глаза совершенно почернели, и парень посмотрел мне в глаза с самым искренним страхом.
- Не должен. Аппендицит не что-то мудрёное. Сейчас закончат обследование, и всё станет ясно. Главное во время прооперировать.
Билл задумчиво покачал головой и почему-то, пропустив фразу про операцию мимо ушей, ответил на предыдущий вопрос:
- В принципе, мы с Томом привыкли. Я всё понимаю, мы там типа идеал, романтичный образ. Олицетворение детской мечты. Правда, иногда бывает противно, когда нас с Томом укладывают в постель. Придумывают всякую несуществующую хрень. Вроде, как мы трахаем друг друга, у нас любовь–морковь. Фанфики пишут, рисунки рисуют на эту тему. Том жутко злится. Ему же надо образ мачо отрабатывать. Он вроде как дамский угодник, покоритель сердец.
- А что, на самом деле это не так? – поинтересовалась я.
- Не настолько, как хотелось бы Тому, - хихикнул Билл, - он вообще на самом деле очень стеснительный. Долго парится, прежде чем, что-то сделать. Думает, со мной советуется. У него вроде как всё от обратного получается. Он стесняется и при этом назло себе идёт и знакомится. Робеет, но тащит в постель.
- Забавно, - я усмехнулась, - каждому бы такой способ преодоления комплексов. Ну, а ты?
- Что я? – не понял Билл.
- Ну, ты так же поступаешь? Вы же с Томом идентичные близнецы.
- В смысле, - не понял Каулитц-младший, - вижу симпатичную девчонку и тут же тащу её в кровать?
- Угу.
- Ну, знаешь, - звезда мгновенно обиделась, запыхтела и со свойственной ему импульсивностью начала яростно доказывать обратное:
- Вот и ты туда же, - почти заорал он, - думал, что хоть раз в жизни нормальную девчонку встретил. Вы все одинаковые. Первый вопрос: а как у тебя, Билл, дела в постели? Да если хочешь знать, мы так выматываемся за выступление, что едва до кровати доползаем. К тому же охрана. Саки там, Тоби. Меня одного даже в сортир не выпускают. Если хочешь знать, я уже год как не трахался. И то случайно получилось. Во время перерыва в гастролях. Она даже не фанатка. Обычная…, - Билл видимо хотел признаться, что снял проститутку, но промолчал и отвернулся от меня в другую сторону. Лицо у него стало хмурое, а губы плаксиво скривились.
- Ну, не обижайся, пожалуйста. Я глупость сморозила. Прости меня, пожалуйста.
Как все вспыльчивые люди, Билл повыпендривался ещё минут пять и затем горестно признался:
- У меня живот болит. Сделай что-нибудь. Правда, очень болит.
Я выглянула в коридор и, поймав страдающую от любопытства Любашу, спросила про Льва Лаврентьевича.
Любка буквально выпрыгивала из штанов и, когда я приоткрыла дверь, она вытянула шею, словно рассерженный гусь, надеясь узреть сбитые простыни и голого Билла Каулитца.
- Он уже закончил. Сейчас придёт, - Любаша разочарованно вздохнула и поцокала в сторону ординаторской, поминутно оглядываясь и вздыхая.
Судя по Любкиному сообщению, операция закончилась, и пока Лев отпивался чаем в кабинете врачей, я присела к Биллу на кровать и снова начала гладить его по животу.
- Так легче, - Билл осторожно распрямил поджатые колени и виновато улыбнулся. Он был такой несчастный и подавленный, что я не выдержала и осторожно провела рукой по его щеке.
- Жалко будет, если попортят такую татуировку, - я кивнула на звёздочку внизу живота.
- Конечно, лучше умереть от перитонита, но с целой татуировкой, - хихикнул Билл и уставился на влетевшего в палату Льва Лаврентьевича.
- Ну, что у нас?
- Всё по-прежнему, - бодро отрапортовала я, - УЗИ ничего не показало. Анализы в норме.
- Ну, а сама-то что думаешь?
- Кишечная колика. Либо инфекция. Либо запор.
- Даже так? – Лев Лаврентьевич почесал подбородок и внимательно посмотрел на молодого человека.
- А скажи-ка, друг любезный, - Лев Лаврентьевич присел к Биллу на кровать, - а сколько ты в туалет не ходил?
Я перевела, и Билл, мучительно покраснев, уставился на меня так, словно хотел испепелить взглядом.
- Ну, - поторопил Лев Лаврентьевич, - три, четыре дня? Или больше?
Билл молчал, не зная, куда деваться от неловкости. Наш эскулап, заметив его смущение, удивлённо хмыкнул и пригвоздил со свойственной ему простотой:
- Только не говори, что звёзды не какают.
Билл поперхнулся аж до слёз, нервно сглотнул и чуть слышно прошептал:
- Шесть дней.
- А не ел сколько?
- Со вчерашнего утра, - пискнул Каулитц.
- Клизму ему, - пригвоздил Лев Лаврентьевич, - большую, тёплую. И если всё пройдёт – пожрать! Кашки нашей больничной. Простой русской кашки. - И улетел, оставив меня с разъярённым пациентом наедине.
- Ты что про меня сказала? – зашипел Билл, - я же слышал, что вы переговаривались.
- Правду сказала. Что на аппендицит не похоже. Что живот у тебя приступами болит, и температура нормальная.
- И что мне прописали? – подозрительно спросил Билл, явно предчувствуя неладное.
- Клизму, - как можно спокойней ответила я, потихоньку отступая к дверям палаты, - тёплую, очистительную.
- Клизму, - как эхо повторил Билл, - ты в своём уме? - Он уже приготовился плеваться ядом и защищать свою честь до последней капли крови, но парня скрутил новый приступ боли, и, сжимая зубы, он согласно кивнул головой.
Столь неромантичную процедуру я решила поручить тёте Мане, чтобы не смущать звездуна окончательно. Правда, не удержалась и всё-таки подсмотрела, как Билл, с видом несчастного ребёнка, бредёт на клизменную кушетку, придерживая приспущенные штаны двумя руками и сверкая белой незагорелой попкой.
После клизмы ему и вправду стало легче. Тётя Маня привела повеселевшую звезду в палату и сообщила, что в буфете ещё полно геркулеса, чая и хлеба. Когда я вернулась с подносом, Билл уже сидел на кровати, поджав под себя ноги и что-то щебетал в телефон. По его торопливой речи я догадалась, что он рапортует братцу о перенесённых нечеловеческих страданиях, навешивает лапши о сложнейших обследованиях, но ловко умалчивает о клизме.
- Легче стало? Живот больше не болит?
Билл поспешно закрыл телефон и радостно закивал, всем своим видом выражая удовольствие. Правда, кашу он встретил настороженным взглядом. А на хлеб покосился так, словно видел впервые в жизни.
- Я подогрела, - я пододвинула Биллу тарелку и надломила румяную горбушку самого простого дешёвого каравая.
- Я не люблю кашу, - Билл брезгливо скривился и снова посмотрел на хлеб как на незнакомое экзотическое блюдо, - а это что такое? – поинтересовался он и ткнул пальцем в кусочек чёрного хлеба.
- Обычный чёрный хлеб, - пояснила я, - правда, после колики такого много нельзя. Но я чуть-чуть. Совсем маленький кусочек. Белый уже весь съели.
- Ммм, - промычал Билл, - у нас тоже едят ржаной хлеб. Но он не такой.
- Вот и попробуй. Говорят, когда первый раз пробуешь новое блюдо, надо загадывать желание.
- Вкусно, - проголодавшаяся звезда осторожно поболтала ложкой в каше, - может я только хлеб?
- Нельзя. Опять будет несварение. Лучше на геркулес налегай.
Билл дожевал свою половинку и зачерпнул полную ложку тёплой размазни.
Как ни странно, противную склизкую субстанцию проголодавшийся мальчишка слопал в три секунды. А на десерт, чтобы скрасить вкус кисловатой чёрной горбушки, я притараканила из сестринской банку малинового варенья.
- Ммм..вкусно, - Билл старательно обляпал свою футболку. Сладкоежка вошёл во вкус и дожевал свой кусочек хлеба с видимым удовольствием, зажмурив глаза и поминутно облизываясь. Как всякий сытый мужчина, он подобрел, размяк и с довольным видом повалился на подушки.
- Ты весь сладкий, - я осторожно подёргала звездуна за подол концертной футболки. По всей видимости, Билл расценил это замечание по-своему и удивлённо заметил:
- Меня так никогда не называли. Дива... там... детка… ещё как-то… ужасно пошло.
Я едва не расхохоталась, но боясь обидеть вспыльчивого мальчишку, молча, показала на тёмные капли варенья. Однако Билл ничуть не смутился. Он жалобно развёл руками и с ужасом оглядел свой концертный прикид.
- Ой, моя любимая футболка, - еле слышно простонал он, - как я теперь пойду.
- Давай снимай, - я потянула одёжку за край, - у нас на отделении машина есть. Мигом будет чистая.
Как и следовало ожидать, пёстрая футболка с блестящей черепушкой застряла на пышном поставленном хаере. И пока я дёргала узкий ворот туда и сюда, Билл внезапно прижался ко мне голой грудью и устало склонил лохматую голову на плечо. Я буквально задохнулась от нежной покорности этого жеста и машинально обняла тощее тельце рукой, ещё не очень понимая, что происходит.
- Я так устал, - Билл осоловело хлопнул намазанными ресницами, и было непонятно, то ли он осоловел от сытной еды, то ли жалуется на нелёгкую жизнь эстрадного артиста.
- Тебе поспать надо. Ложись. Живот больше не болит?
- Не… всё хорошо…, - Билл задумчиво почесал себя по тощему пузу и вытянулся на кровати.
- Ты ляг нормально. Кроссовки сними. Джинсы.
Младший Каулитц кивнул и, ничуть не стесняясь, потащил со своего тощего тельца модные тяжёлые обувки и расклешеные серые джинсы. Он и вправду выглядел измождённым. Тонюсенькие ножки-прутики, прилипающий к спине живот, узкие тонкие плечики. Я вытащила из тумбочки запасное одеяло и начала старательно укутывать звезду во второй слой тёплой ткани, так как в палате было прохладно, а из древнего окна с огромными щелями нещадно тянуло.
Я почему-то действовала, как во сне, словно ощущая незавершённость произошедшего. И когда тонкая прохладная ладошка задержала мои пальцы поверх одеяла, поняла, что так и надо.
- Тебе обязательно надо стать врачом, - задушевным шёпотом произнёс Билл. - Меня и в концерном зале врач смотрел. И тётка со скорой, и этот ваш бешеный дежурный в приёмном покое. И только ты поняла, что это не аппендицит. А все хотели резать.
- Не, - я неожиданно засмущалась, - это Лев Лаврентьевич так решил.
- Не он, а ты, - упрямо повторил Билл, - я хоть русский язык не понимаю, но всё понял без слов. Этот ваш хирург советовался с тобой! Он ценит твоё мнение!
Я не стала разубеждать упрямого гостя в обратном и только тихонечко сжала его наманикюренные пальчики в своей руке.
По всей видимости, Билл дико соскучился по ласке и едва не с мурлыканьем прижался щекой к моей ладони. Он потёрся о мои пальцы холодным кончиком носа, вертлявой змейкой перебрался повыше и задумчиво заглянул в глаза. Я поцеловала его первая, отлично понимая, что Билл мучительно жаждет продолжения.
Мальчишка был ласковый и одновременно робко-нетерпеливый. Он целовался жадно и неумело, торопливо и приятно перехватывая мои губы своим горячим мягким ртом, словно опасаясь, что поцелуй скоро закончится. Я пробралась рукой под тёплое шерстяное одеяло и погладила его от шеи до самой резинки трусов. Несмотря на худобу, кожа у Билла была приятная, мягкая, даже бархатистая, с приятным оливковым оттенком. Он сдержано застонал и выгнулся навстречу ласке, одновременно пытаясь задержать мои руки и поцеловать ускользающие губы. Я потеребила крошечные розовые соски и осторожно положила руку на его пах, ощущая, как в простых тёмных боксёрах упрямо наливается внушительный твёрдый бугорок. Судя по пикантным сплетням, что активно муссировались в интернете, размер вполне оправдал ожидание. Разморенный мальчишка сам помог мне спустить трусы, и моему взору открылся по-детски гладенький лобок и крепкий ровненький член совершенно не детского размера с мягкими шелковистыми яичками и стыдливо прикрытой головкой.
Пока я бессовестно разглядывала Билла в паху, он торопливо шарил по моему телу прохладными ладошками, то пытаясь нащупать застёжку бюстгальтера, то жадно прижимая к себе. Я не могла похвастаться колоссальным опытом в интимных делах, но даже моя скромная практика говорила, что Билл неопытен, ласков и жаден. Несмотря на торопливость его движений, он был нежен и внимателен, чтобы позаботиться о моём удовольствии.
- Ляг ко мне, - шепнул он, - ближе. Вот так ..хорошо.
Я снова поцеловала его в подставленные губки, одновременно поглаживая ниже звёздочки.
Билл откликнулся на мою ласку тяжёлым прерывистым дыханием. Весь зашёлся от наслаждения, закрыл глаза и с готовностью раздвинул длиннющие стройные ноги в стороны.
Не знаю, баловал ли кто Билла оральными ласками, но мои действия понравились ему чрезвычайно. Слушая его слабые ласковые стоны, я была просто в восторге, что доставила парню такое неземное удовольствие. По его восторженным и одновременно застенчивым возгласам я догадалась, что Билл и вправду не имеет обширной практики в этих делах.
Жадный и торопливый, он взгромоздился на меня всем своим набором костей, и в первый миг я почувствовала явный дискомфорт. Несмотря на худобу, мальчишка был тяжёлый и жёсткий. Он почти вдавил меня в больничную постель, пока пристраивал свои косточки на моём мягком податливом животе. Но вся его неуклюжая худоба сторицей компенсировалась теми приятными словами и ласками, на которые Билл явно не поскупился.
Целуя меня в шею, губы, ключицы, он торопливо шептал ласковые слова, поглаживая моё тело мягкой горячей ладошкой. За считанные минуты он перецеловал каждый уголок моего тела, доведя своими влажными горячими прикосновениями до полного умопомрачения. Он то перехватывал мои приоткрытые губы, то нежно прижимался губами к кистям, тёрся макушкой о подбородок и всеми своими действиями напоминал ласкового нетерпеливого зверёныша.
Уже через несколько минут я была вся влажная и горячая. Билл вошёл в меня решительно, но не грубо. Несмотря на неопытность, он трахался хорошо. Билл оказался сильным и гибким. Энергично двигая бёдрами, мальчишка проникал в моё разгорячённое тело, кажется, до самого мозга. Оргазм рассыпался яркими радужными каплями, и, с трудом сдерживая стоны, мы ещё несколько мгновений не могли разъединить объятия.
После такого умопомрачительного и бурного секса я поняла, что просто не в состоянии сползти с кровати и уйти к себе в сестринскую.
Билл уснул первым. Он так и не отпустил мою руку, и только Морфей слегка расслабил его упрямую жадную хватку. Во сне он выглядел совсем ребёнком. Трогательный, голенький. Билл смешно вжался своим носом в моё плечо и сладко засопел, едва я обняла его покрепче. Я машинально погладила его спину, маленькую упругую попку, натянула скомканные одеяла повыше и провалилась в сон.
Утро выдалось неприветливое и хмурое. Спасибо Любаше. Она выдернула меня из палаты за десять минут до пересменки и молча напоила кофе, не сказав о ночном приключении ни слова. День завертелся, как и обычно. Градусники, инъекции, пятиминутка… Вялые сборы домой и какая-то жалобная, сочувствующая улыбка тёти Мани на прощание.
Билла увезли в восемь часов. Его моментально окружили звёздным ореолом, и мы смогли попрощаться только коротким и бесчувственным кивком головы у самого порога нашей затрапезной больнички.
Я возвращалась домой вялой и сонной. Шаркала по осеннему парку и слабо улыбалась навстречу кисленькому Питерскому утру.
Хорошо, что дома уже никого не было. Я расстелила постель. Без всякого аппетита съела приготовленные мамой бутерброды, запила всё это дело холодным чаем и осторожно опустилась на кровать. Тело ещё приятно ныло от бурных ночных ласк, и я снова слабо улыбнулась, вспоминая своё совершенно фантастическое приключение. Мне было приятно и немножечко грустно. Я легла. В уставшем сонном мозгу поплыли милые и забавные подробности нашего знакомства. Я вспоминала то его солнечную задорную улыбку, то хмурые бровки домиком, когда Билл выслушивал диагноз, то нетерпеливые тонкие пальцы, ласкающие моё тело, и чувственные тёмные губы, шепчущие всякие нежности. Уже совсем засыпая, я машинально подумала о том, кто он? Звезда мирового масштаба! И кто я? Недоучка, с сомнительной внешностью и нереализованными амбициями. Мысленно дав себе слово обязательно выучиться на врача, я погрузилась в сон.
Я проснулась только под вечер от назойливого, рвущего звонка в дверь. Вздрогнув всем телом, я судорожно втиснула ноги в тапки и, задевая все углы, выползла в прихожую. Молодой человек, что стоял за дверями с каменным лицом, вручил мне красочный глянцевый квадратик чёрно-жёлтого цвета.
- Реклама? – мне захотелось растерзать незадачливого посыльного голыми руками.
- Приглашение!- молодой человек, кажется, обиделся. Он нервно передёрнул плечом, но ответил безупречно вежливым тоном:
- Мне велено передать Вам это приглашение и доставить по указанному адресу.
Судя по тону посыльного, отказы не принимались ни в какой форме.
Даже не заглядывая в глянцевый квадратик, я тут же догадалась от кого это приглашение. Вся дрожа, припевая и плача одновременно, я побила все рекорды по сборам на великосветские мероприятия. Пока посыльный пил на кухне кофе, я успела накраситься, одеться и причесаться ровно за двадцать минут. Застенчиво прижимая заветную бумажку к губам, я, наконец-то прочитала приписку, сделанную округлым, чуть детским почерком.
«Приходи обязательно. Я открою тебе секрет». Да Билл умел заинтриговать буквально тремя словами.
До концертного комплекса мы ехали непозволительно медленно, то застревая в пробках, то мучительно долго простаивая на светофорах. Я была готова выскочить из автомобиля и бежать до Ледового дворца на чудовищных каблуках, лишь бы увидеть ЕГО поскорей.
Внутри концертного комплекса посыльный сдал меня с рук на руки, и я долго шла за охранником по бесконечным извилистым коридорам.
Билла я увидела неожиданно. Уже в концертном макияже, начёсанный и немного ненатуральный, он буквально расцвёл, увидев меня в конце чудовищного коридора.
- Привет, - он мгновенно вцепился в мою руку наманикюренными прохладными пальцами, - пойдём. Я знал, что ты придёшь. Сейчас я тебя со всеми познакомлю. Том, Том, ты где? Это Георг, это Густав…
Билл буквально протащил меня за собой и почти втиснул в небольшую комнату, наплевав на всё моё смущение. Он вёл себя безудержно и шумно. Он что-то безудержно говорил, размахивал руками, то и дело бросая на меня сияющие тёплые взгляды. Несмотря на то, что рядом почти никого не было, казалось, что комнату наполняет шумная говорливая толпа людей. Билл умудрялся одновременно отвечать на телефонные звонки, совать мне под нос какие-то журналы, смеяться и напевать. Он принялся угощать меня какими-то деликатесами японской кухни и категорически настаивал, чтобы я попробовала каждое новое незнакомое блюдо.
- Про какой секрет ты говорил в записке? - я едва улучила момент, чтобы вставить слово в бурный поток его речи. Мне передалось Биллово заводное веселье, и я посмотрела на мальчишку сияющими глазами.
- Очень простой. Помнишь, ты сказала, что пробуя новое блюдо надо обязательно загадать желание?
- Да, конечно, помню!
- Я съел кусочек чёрного хлеба и загадал, чтобы мы встретились вновь, - Билл буквально лучился от распирающего счастья. Он метнулся через всё гримёрку тоненькой чёрной молнией, схватил поднос и закружился вокруг меня:
- Ну, пробуй же быстрей. И загадывай. Ну, как? Загадала? Только не говори, а то не сбудется. А теперь пойдём к кулисам. Я тебе всё покажу…
В тот год я закончила медицинский колледж и, размечтавшись стать эскулапом, с треском провалила вступительные экзамены в медицинский вуз. От горя, а ещё больше из-за отсутствия денег, я была вынуждена пойти трудиться на ниву российского здравоохранения. Во-первых, чтобы наработать медицинский стаж, а во-вторых, чтобы не сидеть на шее родителей и просто-напросто не умереть с голоду. Хорошая мамина подруга и по совместительству моя крёстная работала терапевтом в многопрофильной клинической больнице и без всякого труда определила свою любимицу, то бишь меня, в отделение общей хирургии.
Я довольно быстро врубилась в прелести отечественной медицины и, за целый год наставившись капельниц, натаскавшись горшков и заработав варикоз с аллергией, решила доработать до лета, а затем искать своё счастье в каком-нибудь другом месте.
Больничка наша была старая, построенная ещё при царе Горохе, в ней регулярно отключали свет с водой, на лифте возили только покойников да баки из кухни, а попасть на УЗИ или компьютерный томограф можно было только в случае большого блата или плотного увесистого кошелька. Не буду рассказывать все тонкости отечественного здравоохранения, скажу только, что администрация больнички производила впечатление инопланетян, и, согласно цитате из фильма "Кин-дза-дза", проживала на другой планете. Нас регулярно посещали какие-то комиссии, перед которыми полагалось молча склонять голову. Каждый месяц нам грозились капитальным ремонтом. Эти существа, словно зомби, бродили по отделениям, цокали языками, таращились на допотопное оборудование, что-то записывали в блокноты и затем бесследно исчезали на своих полированных автомобилях. Главный же врач безостановочно твердил о самоокупаемости, требовал от врачей зарабатывать на отделение деньги и за мою бытность дважды смотался в Куршавель.
Итак, я приземлилась в сестринской на продавленный диванчик и сладостно вытянула гудящие ноги. И тут наша санитарка, Мария Сергеевна, а попросту тётя Маня, медсестра с фантастическим стажем, огласила коридор раскатистым трубным зовом. Тётя Маня работала не сколько из-за мизерной пенсии или хронического конфликта с соседями по коммунальной квартире, а скорее из неумения сидеть без дела. Операционная сестра, теперь она состояла при тряпке с ведром, но частенько встревала в наш процесс, принося неоценимую помощь.
Не одевая туфель, я прошлёпала к двери и высунула голову в коридор. Было уже около двенадцати, и все пациенты мирно почивали в своих скромных палатах на шесть или восемь человек. В целях экономии в коридоре горела только одна дёргающаяся лампа дневного света, и было удивительно тихо.
- Тёть Мань, звали? – я поискала санитарку глазами.
- Вот те и попили чайку, - проворчала тётя Маня, - всё везут и везут. Ведь сказали же - мест нет. Пусть в Александровскую тащат или ещё куда. Нет, всё к нам.
-Что из приёмника звонили? – я до последнего надеялась, что пациент будет не нашего профиля и, тихонько ругаясь, пошла за туфлями.
- Ленка, шевели помидорами, - грубовато окликнула вторая медсестра Любовь Эдуардовна, а попросту Любаша, - там, говорят, какую-то шишку привезли. Дежурный из приёмника кипятком писает. Дозвониться не может.
- Ну, и чего шишку к нам? Пусть везут в навороченную клинику, - огрызнулась я, - и не хрен названивать. У меня сорок с лишним инъекций и ещё капельницы вечерние. Некогда мне трубку снимать.
- Не знаю. Скорая привезла, - Любаша пожала плечами, - пошли скорее, а то этот дежурный гондон из приёмного рапорт грозится накатать.
- А с чем привезли-то?
- Да аппендицит банальный. Говорят, приступ прямо на концерте случился.
- Очень радует, - мы свернули на лестницу, и я наклонилась, чтобы поправить задник у старенькой туфельки, - небось, кабан килограмм на сто пятьдесят. У такого пока в брюхе до аппендикса докопаешься, руку придётся по локоть запихнуть. А его потом ещё на каталку перекладывать, потом в палате на койку. И всё мы, бабы, своими вот рученьками.
- Ленка, не ворчи, - отмахнулась Любаша, - не нравится – уходи.
- Можно подумать, тебе самой нравится, - несостоявшийся отдых давал о себе знать неконтролируемой агрессией, и я пошла на Любаньку в атаку.
- Нравится - не нравится, - вздохнула Любаша, - ты хоть уйти можешь. А у меня ипотека, не рыпнешься. Да и там, в приёмнике, мальчишечка, то ли семнадцать, то ли восемнадцать лет. Скорее всего, худенький. Так что не ворчи.
- Шишка? - удивилась я, - а что его богатые папа и мама в частную клинику не пристроили?
- Они здесь без родителей. На гастролях. Наверное, как на скорой велели, так и поехали.
Я выслушала Любкину отповедь, и в моей голове зашевелились едва ощутимые, странные подозрения. Я мысленно прикинула, какие сегодня в городе концерты, сравнила возраст и физические параметры с поступившей информацией и очень осторожно спросила:
- А гондон из приёмника не сказал, кто он такой?
- Да ..этот ..как его, - Любаша задумалась, - ты, наверное, знаешь. Группа такая из Германии. У них солист ещё на девочку очень похож. И брат у него близнец. Мммм.. Ну, моя Санька по ним аж пищит. Дома всю комнату плакатами увешала. Спит, ест и пьёт с их именами.
- Токио Хотель? – я была преисполнена сомнений и посмотрела на Любашу с недоверием, - какого хрена их сюда повезли? Они же звёзды мировой величины. Это в нашу-то клоаку? Лучше бы не позорились.
- Нашла, чем удивить, - Любаша равнодушно пожала плечами, - я пока работаю, кого только не повидала. Сюда и Валерия Меладзе привозили, и Мурата Насырова, и даже это..как её…… А вспомнила…Алёну Апину.
- Ну, ты сравнила, божий дар с яичницей, - возмутилась я, - то наши звёзды, а то Токио Хотель. Нет, ты точно не шутишь?
- А чего мне шутить, - Любаша пожала плечами, - можно подумать, у зарубежных звездунов аппендицита не бывает. Уж лучше сюда, чем помереть от перитонита. Я-то столько этих перитонитов повидала. Пока туда–сюда, вскроют брюшину, а там уже все кишки чёрные.
Я почувствовала, что внутри у меня всё задрожало. Не веря в столь удивительные совпадения, я снова покосилась на Любашу. Она молча цокала каблучками по выщербленному коридору первого этажа и даже не думала улыбаться.
Я осторожно вздохнула. О приезде Токио Хотель я узнала, наверное, за полгода до начала концерта, но фантастическая зарплата не позволяла купить даже четвертинку билета. Впрочем, в происходящее верилось с трудом, и я ещё раз недоверчиво пожала плечами. По ходу дела, Любанька, замученная своей дочкой–фанаткой, что-то перепутала и сейчас выдавала заведомо ложную информацию. Однако, она мечтательно вздохнула и выдала умопомрачительную тираду:
- Приду домой, Саньку порадую. Ведь не поверит, что мамка видела её кумиров . Знала бы, так фотик прихватила на дежурство. Ну, да ладно, на телефон потихоньку сфоткаю. Повезло тебе, коза рыжая! Ты их тоже любишь. Сама своими глазами посмотришь. А если оперировать придётся, то и голеньким увидишь. Вам, козам ненормальным, ни песни, ни клипы не нужны. Слышала я тут, как моя Санька по телефону болтала. Аж уши завяли. Тринадцать лет, а всё туда же.
Я поперхнулась, невольно покраснела и как можно спокойней ответила:
- Мне нравится Токио Хотель, но не до такой степени.
Любаша хохотнула, и мы вошли в помещение приёмного отделения. Оно было под стать всей больнице. Старое, с протекающим потолком, обезьянником для пьяных и буйных, ветхой аппаратурой и разъярённым, дёрганым доктором.
- Где вы шляетесь? –зашипел он, едва мы переступили порог отделения, - совсем обалдели. Ясно же было сказано. Спуститься немедленно. Особый случай.
- У нас восемьдесят пациентов на две медсестры, - холодно отрезала Любаша, - все претензии к главному врачу. И какое мне дело, что на всю больницу один дежурный хирург? А не нравится, так надо было в частную клинику везти.
Пока Любаша и дежурный, между прочим, вполне симпатичный доктор, яростно препирались, я старательно вытянула шею, пытаясь понять, что происходит за стеклянными дверями, которые были густо замазаны белой краской.
- Да они вроде ничего. Спокойные. Но я уже замучился, - запал вредности из доктора вышел, и он устало стёк на стул, - они без переводчика приехали. Я по-английски не очень, а по-немецки вообще ни в зуб ногой.
- Я знаю немецкий, - я вылезла из-за спины Любаши и внезапно почувствовала, что дрожу всем телом, - я могу перевести.
- Слава Богу, - возопил доктор, - чего стоишь, молчишь. Пошли.
И он почти волоком втащил меня в хирургический бокс приёмного отделения.
Как ни странно, но в этом случае, около больного не присутствовало толпы растерянных и удручённых сопровождающих. Первым я увидела Саки. Он, как и положено бодигарду, стоял около входа и внимательно оглядывал входящих. Тут же ошивалась молодая и любопытная докторша со скорой помощи, Йост, Том и ещё какой-то лысоватый и потный мужик с большим пузатым портфелем. (Как выяснилось, концертный агент принимающей стороны). Билл, бледный словно полотно, лежал на узенькой кушетке и с видом перепуганной мыши наблюдал за происходящим. Кто бы поверил, что я видела звезду с мировым именем, роскошного и желанного Билла Каулитца, вот так запросто лежащим в приёмном отделении русской затрапезной больницы. Мне и самой показалось, что я сплю. А от волнения откровенно подкашивались ноги. А ведь мне предстоит с ним общаться. И пусть совсем на неромантичные темы, но я буду разговаривать с парнем, по которому сходит с ума полмира, а девчонки буквально выпрыгивают из штанов, только за один взгляд или жест обожаемого кумира. Однако, у пациента от страха даже живот болеть перестал, и он таращился на происходящее круглыми влажными глазами. Билл был всё ещё в концертном макияже и модных обтрёпанных джинсах. Кроссовки с него аккуратно сняли, и на носке, прямо на большом пальце зияла вполне неприличная крупная дыра.
Я нервно сглотнула, но, не теряя любопытства, осторожно покосилась на Йоста и Тома. Будет, что рассказать девчонкам. Эх, и вправду жаль, что их нельзя сфотографировать. Хотя если попросить…Нет! Это совершенно неуместно! Возможно, Билл серьёзно болен, а я с дурацкими фанатскими приставаниями.
Йост выглядел весьма озабочено. Он почти каждую минуту куда-то звонил и что-то торопливо пояснял невидимому собеседнику. Его волевое загорелое лицо с выдающейся нижней челюстью и живыми тёмными глазами было усталым и растроенным. Зато Том выдержал образ мачо даже сейчас, он оглядел мою фигуру с ног до головы и вполне призывно заглянул в глаза. Интересно, он стал заложником надуманного образа или действительно является неуправляемым, похотливым кобелём?
Я машинально отвела взор и робко подошла к кушетке. В это же мгновение в приёмник вошёл наш дежурный хирург – великий и ужасный Лев Лаврентьевич. Пожилой, грубоватый, порой даже беспардонный, он был врачом от Бога, и о его фантастических операциях, когда он вытаскивал людей с того света, ходили самые разнообразные байки. Выглядел Лев Лаврентьевич соответствующе. Некрасивый, растрёпанный, в вечно расстёгнутом халате, он летал по отделению, словно гигантская летучая мышь, и его порой пугался даже всемогущий заведующий отделением.
- Ну, что у нас здесь? – Лев Лаврентьевич совершенно не проникся статусом мировых звёзд и плюхнулся около Билла, натягивая на ходу перчатки. Как выяснилось, его вызвали из операционной, где было серьёзное операционное кровотечение, и он оглядел больного небрежно и торопливо.
- Подними футболку. - Я перевела охрипшим голосом, и Билл послушно царапнул себя по животу, подтягивая одежду вверх. Лев Лаврентьевич ткнул в поджарое дохлое пузико буквально пару раз и обернулся ко мне:
- Лена, ты, кажется, врачом собираешься быть. Ну-ка, посмотри. Есть, на твой взгляд, симптомы раздражения брюшины или нет?
Я присела рядом с Биллом, словно сомнамбула, и молча приняла из рук Любаши перчатки. Парень видимо догадался, что я не врач, и начал искать глазами Тома, чтобы тот спрятал младшего братишку от посягательства неопытных студентов. Том едва заметно успокаивающе мигнул, и Билл с самым удручённым видом положил руки вдоль тела.
Он действительно был очень худенький. Такой тощий, что пупок буквально прилипал к позвоночнику, а по рёбрам было хорошо изучать строение грудной клетки. У таких субъектов диагноз почти не вызывает сомнения. Ни тебе жира, ни дряблого вислого брюха. Всё предельно ясно. Однако, несмотря на чёткие симптомы Кохера-Волковича и Щёткина-Блюмберга, у меня возникли сомнения. Живот был слишком мягким, да и перистальтика находила волнами, вызывая мучительные острые колики.
- Я сомневаюсь, - я посмотрела на Льва Лаврентьевича умоляюще. Как, оказывается, нелегко принимать решение. Вот тебе и вопрос, готова ли я стать врачом и всякий раз единолично и безропотно принимать ответственность на себя. Попробуй-ка ошибись, и больному запросто можно обеспечить перитонит.
- Правильно, что сомневаешься, - Лев Лаврентьевич усмехнулся своим мыслям и жестом подозвал врача из приёмного отделения.
- А теперь вы, коллега.
Меня оттеснили. Врачи заспорили. Засуетились. Что-то доказывали, приводили примеры и даже переругивались. А я, словно дурочка, осталась стоять посреди маленького бокса, пытаясь соединить в себе мысли об угрозе аппендицита и того, что я трогала Билла Каулитца без всякого на то протеста. Наконец, Лев Лаврентьевич, как старший, оттеснил дежурного в сторону и коротко распорядился:
- В палату его, Алёнка. Под наблюдение. И раз коллега настаивает, а родственники не возражают – комплекс ненужной херни. УЗИ, рентген, анализы. В общем, действуй. Ах, да. Он же иностранный гость. Побудь с ним, попереводишь. А этих родственничков на выход. Прооперируем – сообщим. - И Лев Лаврентьевич призывно растопырил руки, выгоняя удивлённых сопровождающих вон.
Ещё несколько минут пошумели, утрясая проблему палаты и расходов на обследования, и, наконец, мы остались в боксе совершенно одни.
- Меня зовут Лена, - я подошла к Биллу и постаралась ободряюще улыбнуться, - я буду сопровождать тебя на обследования и проводить назначенные манипуляции. Поехали? - И я кивнула на высокую пошарпанную каталку с одеялом.
- А Том? – Билл посмотрел на меня умоляющим взором кота из Шрека, - Тома ко мне пустят?
Вот дитё великовозрастное. Видать, и вправду пишут, что младший цепляется за юбку, точнее футболку, старшего, как обезьянка.
- Пустят, как только разрешит врач, - ободрила я.
- Попроси его, пусть разрешит сейчас, - Билл смотрел на меня таким взглядом, что я едва не купилась на его просьбу, рискуя навлечь на себя гнев Льва Лаврентьевича. Конечно, я сделала бы доброе дело, но сама бы потерпела фиаско, так как Лев не любил повторять дважды.
- Пока нельзя, - нагло соврала я, - не волнуйся, всё будет в порядке.
Билл поморщился от нового приступа боли и отвернулся от меня с самым обиженным видом.
Я помогла парню перебраться на каталку и не спеша повезла к лифту, который имел приятную традицию страшно скрипеть и застревать.
- Почему ты одна? У вас все больницы такие? – по всей видимости, звездун патологически не мог молчать и тут же вступил в дискуссию, несмотря на свою обиду и явный протест.
- Разные есть, - уклончиво ответила я, - например, недавно открыли Алмазовский центр. Он по последнему слову науки и техники. Красивый, современный.
- Алмазовский? – не понял Билл, - ммм? Почему алмазовский? Это от слова бриллиант? Очень дорогой?
- Дорогой, - я осторожно улыбнулась, - но не от слова алмаз. Это в честь учёного Владимира Андреевича Алмазова. Он был уникальным учёным, хирургом и кардиологом. Слышал шумы в сердце без всякого стетоскопа. Просто прикладывал ухо к груди больного и ставил диагноз.
- Понятно, - Билл кивнул, - а что со мной? – наконец поинтересовался он, - у меня аппендицит. Меня будут резать? - В его красивых карих глазах плескался такой ужас, что я поняла, парень боится не столько самой болезни, сколько всех тех медицинских процедур, которые ему пропишут.
-Пока не знаю, - честно ответила я, - у врача сомнения. Тебе назначат обследование.
- Обследование? – как эхо повторил Билл, - ох, я уже был однажды в больнице, - он вывернулся на каталке немыслимым образом и постарался поймать мой взгляд, - ты побудешь со мной? Да?
Он отчаянно боялся, и я безропотно кивнула, вспомнив свои первые впечатления от точно такой же операции. И хотя я была мелкой, аппендицит оставил неизгладимое впечатление острыми болями и довольно долгим восстановительным периодом. Мальчишка вручил себя моим заботам и осторожно вздохнул.
Люксовая палата, конечно, была скромна, но в ней присутствовала вполне приличная кровать, отдельный сан-узел и душ.
- Располагайся, - я кивнула на постель, - сейчас к тебе придут делать УЗИ.
- Да, УЗИ, я знаю, это не больно, - Билл перебрался на кровать и неловко потянул с себя футболку. Однако его скрючил новый приступ боли, и он, стиснув зубы, повалился на подушку. Несмотря на капризный, эгоистичный характер, Билл вовсе не походил на истерика. Его мучения были непритворными, и он довольно долго катался по кровати, пытаясь превозмочь острый приступ колик. Ему и впрямь было плохо. Он побледнел, из-за стиснутых зубов вырывались приглушенные стоны, а на лбу выступили крупные капли испарины.
- Подожди, потерпи, - я перевернула Билла на спину, разогнула его поджатые ноги и начала медленно гладить рукой по животику, пытаясь унять бунтующую перистальтику. Несколько секунд Билл сопротивлялся. Ему было очень больно. Он скрипел зубами, стонал и судорожно отпихивал меня рукой. Но потом под действием поглаживания стих и послушно вытянулся на постели.
- Так легче, - несмотря на приступ, он благодарно улыбнулся и благодарно сжал мои пальцы, - спасибо.
Руки у него были тонкие прохладные с чуть влажной ладошкой. Я вздрогнула от этого ненавязчивого прикосновения и смутилась, не в силах выдернуть пальцы прочь.
Несколько минут мы просто молчали. Билл лежал закрыв глаза, я гладила его по животу и, пользуясь моментом, бессовестно рассматривала лицо, чтобы впитать мельчайшие подробности.
Он действительно был очень красивый. Тонкий, точёный, нежный. И даже маленькие, едва заметные неправильности, делали это тонкое породистое лицо ещё более милым и домашним. Смешные ушки похожие на две пельмешки, милые, чуть кривоватые передние зубки, несколько прыщиков на подбородке, тщательно замазанные тональником. Как и писали, Билл одновременно походил на миниатюрную капризную женщину и на героя японской хентайной анимации.
- Отпустило, - Билл открыл глаза и слабо улыбнулся, - знаешь при такой боли я уже согласен на операцию.
- Тебя надо обследовать, - возразила я, - вполне может быть, что под аппендицит маскируется какое-то другое заболевание. Это может быть инфекция или элементарное несварение.
- Хи-хи, несварение это я знаю, - Билл внезапно развеселился, - когда нам с Томом было по семь лет, мы нарвали у соседки незрелых слив и наелись до отвала. Она была такая противная, толстая тётка. Всё время называла нашу маму манерной фифой, а нас - городскими отродьями. Мы думали, что таким образом отомстим ей.
- Инициатором идеи был Том? – я улыбнулась в ответ.
- Нет! Все думают, что Том старше и хулиганистей. Но инициатором чаще бывал я.
- И чем кончилась эпопея?
- Клизмой, - Билл смутился и очаровательно покраснел, - у нас разболелись животы, и случилось несварение. Том съел больше, и ему было очень плохо.
Мы немного помолчали. Я продолжала гладить Билла по животу, а он вроде как не протестовал.
- Ты хочешь учиться на врача? – Билл по-прежнему не мог молчать и снова вступил в разговор.
Он не был ни заносчивым, ни высокомерным. И вскоре мы разговорились на самые разнообразные темы. Младший Каулитц сыпал, как из мешка, и вскоре мы уже вместе смеялись над их многочисленными гастрольными приключениями и детскими проделками близнецов. Казалось, что мы знаем друг друга сто лет, таким лёгким и ненавязчивым оказалось общение. Билл казался самым обычным неизбалованным парнем, любопытным, смешливым, и очень болтливым. Мы поделились впечатлениями от нового альбома Placebo, обсудили новый туалет леди Гаги, посмеялись над парой старых бородатых анекдотов.
Однако, когда в палату пришла врач УЗИ, Билл внезапно насторожился, словно и не было того весёлого и ненавязчивого разговора буквально минуту назад.
Пока доктор водила датчиком по звёздному животу Билла Каулитца, он сосредоточенно помалкивал и глядел в стену с самым отсутствующим взглядом.
- Что у меня? – едва узистка вышла в коридор, Билл накинулся на меня с вопросами, и я поняла, что большая часть его поведения – это закон, прописанный строгим контрактом.
- УЗИ ничего особенного не показало, - я пожала плечами и негромко поинтересовалась, - а как вести себя с обслуживающим персоналом, организаторами или фанатками тоже записано в контракте?
- Да, - Билл недовольно поморщился, - я и Том заплатили за свою детскую мечту свободой. Ты не представляешь, как я устал. Всё время держать лицо, всё время быть вежливым, всё время следить за речью и манерами, чтобы не сказать лишнего или ненужного.
- Ты, наверное, не должен это говорить, - осторожно поинтересовалась я, - ведь подобные откровения подрывают твой имидж весёлого и жизнерадостного парня.
- Контракт не может контролировать каждый шаг, - вздохнул Билл, - не может запрещать личные откровения с друзьями, - он помолчал и негромко добавил, - мне кажется, мы уже стали друзьями, чтобы немного пооткровенничать.
Эти слова пронзили меня до глубины души, вызывая необыкновенную щемящую нежность и одновременно горькое сознание того, что мы всего лишь друзья.
- А ты не боишься, что я завтра же выложу в своём блоге сообщение о том, как ты провёл ночь в больнице с мельчайшими подробностями твоего пребывания, начиная от дырки на носке и кончая интимными подробностями о цвете трусов и родинках на теле.
- Одной сплетней больше, одной меньше, - Билл вздохнул, - и тебе, скорее всего, не поверят. Такими сообщениями полон весь интернет. Но мне кажется, ты этого не сделаешь.
- Почему?- поинтересовалась я.
-Ну, не знаю, - Билл неожиданно замялся, - просто мне так кажется. Я вообще хорошо чувствую людей. Просто такое внутренне ощущение, что ты так не поступишь.
Я замолчала, немного удручённая тем, что так и не получила исчерпывающего ответа на свой вопрос.
- Тебя, наверное, ужасно задолбали фанатки? – это вырвалось как-то само по себе. Я вроде и не собиралась продолжать неприятную для Билла тему, а скорее из заразной манеры произносить по фразе каждую секунду.
- По всякому бывает, - Билл пожал плечом и машинально погладил себя по животу, - опять, - пожаловался он, - боль как-будто приливает. Откуда-то из глубины. Слушай, а я не умру, - его карие глаза совершенно почернели, и парень посмотрел мне в глаза с самым искренним страхом.
- Не должен. Аппендицит не что-то мудрёное. Сейчас закончат обследование, и всё станет ясно. Главное во время прооперировать.
Билл задумчиво покачал головой и почему-то, пропустив фразу про операцию мимо ушей, ответил на предыдущий вопрос:
- В принципе, мы с Томом привыкли. Я всё понимаю, мы там типа идеал, романтичный образ. Олицетворение детской мечты. Правда, иногда бывает противно, когда нас с Томом укладывают в постель. Придумывают всякую несуществующую хрень. Вроде, как мы трахаем друг друга, у нас любовь–морковь. Фанфики пишут, рисунки рисуют на эту тему. Том жутко злится. Ему же надо образ мачо отрабатывать. Он вроде как дамский угодник, покоритель сердец.
- А что, на самом деле это не так? – поинтересовалась я.
- Не настолько, как хотелось бы Тому, - хихикнул Билл, - он вообще на самом деле очень стеснительный. Долго парится, прежде чем, что-то сделать. Думает, со мной советуется. У него вроде как всё от обратного получается. Он стесняется и при этом назло себе идёт и знакомится. Робеет, но тащит в постель.
- Забавно, - я усмехнулась, - каждому бы такой способ преодоления комплексов. Ну, а ты?
- Что я? – не понял Билл.
- Ну, ты так же поступаешь? Вы же с Томом идентичные близнецы.
- В смысле, - не понял Каулитц-младший, - вижу симпатичную девчонку и тут же тащу её в кровать?
- Угу.
- Ну, знаешь, - звезда мгновенно обиделась, запыхтела и со свойственной ему импульсивностью начала яростно доказывать обратное:
- Вот и ты туда же, - почти заорал он, - думал, что хоть раз в жизни нормальную девчонку встретил. Вы все одинаковые. Первый вопрос: а как у тебя, Билл, дела в постели? Да если хочешь знать, мы так выматываемся за выступление, что едва до кровати доползаем. К тому же охрана. Саки там, Тоби. Меня одного даже в сортир не выпускают. Если хочешь знать, я уже год как не трахался. И то случайно получилось. Во время перерыва в гастролях. Она даже не фанатка. Обычная…, - Билл видимо хотел признаться, что снял проститутку, но промолчал и отвернулся от меня в другую сторону. Лицо у него стало хмурое, а губы плаксиво скривились.
- Ну, не обижайся, пожалуйста. Я глупость сморозила. Прости меня, пожалуйста.
Как все вспыльчивые люди, Билл повыпендривался ещё минут пять и затем горестно признался:
- У меня живот болит. Сделай что-нибудь. Правда, очень болит.
Я выглянула в коридор и, поймав страдающую от любопытства Любашу, спросила про Льва Лаврентьевича.
Любка буквально выпрыгивала из штанов и, когда я приоткрыла дверь, она вытянула шею, словно рассерженный гусь, надеясь узреть сбитые простыни и голого Билла Каулитца.
- Он уже закончил. Сейчас придёт, - Любаша разочарованно вздохнула и поцокала в сторону ординаторской, поминутно оглядываясь и вздыхая.
Судя по Любкиному сообщению, операция закончилась, и пока Лев отпивался чаем в кабинете врачей, я присела к Биллу на кровать и снова начала гладить его по животу.
- Так легче, - Билл осторожно распрямил поджатые колени и виновато улыбнулся. Он был такой несчастный и подавленный, что я не выдержала и осторожно провела рукой по его щеке.
- Жалко будет, если попортят такую татуировку, - я кивнула на звёздочку внизу живота.
- Конечно, лучше умереть от перитонита, но с целой татуировкой, - хихикнул Билл и уставился на влетевшего в палату Льва Лаврентьевича.
- Ну, что у нас?
- Всё по-прежнему, - бодро отрапортовала я, - УЗИ ничего не показало. Анализы в норме.
- Ну, а сама-то что думаешь?
- Кишечная колика. Либо инфекция. Либо запор.
- Даже так? – Лев Лаврентьевич почесал подбородок и внимательно посмотрел на молодого человека.
- А скажи-ка, друг любезный, - Лев Лаврентьевич присел к Биллу на кровать, - а сколько ты в туалет не ходил?
Я перевела, и Билл, мучительно покраснев, уставился на меня так, словно хотел испепелить взглядом.
- Ну, - поторопил Лев Лаврентьевич, - три, четыре дня? Или больше?
Билл молчал, не зная, куда деваться от неловкости. Наш эскулап, заметив его смущение, удивлённо хмыкнул и пригвоздил со свойственной ему простотой:
- Только не говори, что звёзды не какают.
Билл поперхнулся аж до слёз, нервно сглотнул и чуть слышно прошептал:
- Шесть дней.
- А не ел сколько?
- Со вчерашнего утра, - пискнул Каулитц.
- Клизму ему, - пригвоздил Лев Лаврентьевич, - большую, тёплую. И если всё пройдёт – пожрать! Кашки нашей больничной. Простой русской кашки. - И улетел, оставив меня с разъярённым пациентом наедине.
- Ты что про меня сказала? – зашипел Билл, - я же слышал, что вы переговаривались.
- Правду сказала. Что на аппендицит не похоже. Что живот у тебя приступами болит, и температура нормальная.
- И что мне прописали? – подозрительно спросил Билл, явно предчувствуя неладное.
- Клизму, - как можно спокойней ответила я, потихоньку отступая к дверям палаты, - тёплую, очистительную.
- Клизму, - как эхо повторил Билл, - ты в своём уме? - Он уже приготовился плеваться ядом и защищать свою честь до последней капли крови, но парня скрутил новый приступ боли, и, сжимая зубы, он согласно кивнул головой.
Столь неромантичную процедуру я решила поручить тёте Мане, чтобы не смущать звездуна окончательно. Правда, не удержалась и всё-таки подсмотрела, как Билл, с видом несчастного ребёнка, бредёт на клизменную кушетку, придерживая приспущенные штаны двумя руками и сверкая белой незагорелой попкой.
После клизмы ему и вправду стало легче. Тётя Маня привела повеселевшую звезду в палату и сообщила, что в буфете ещё полно геркулеса, чая и хлеба. Когда я вернулась с подносом, Билл уже сидел на кровати, поджав под себя ноги и что-то щебетал в телефон. По его торопливой речи я догадалась, что он рапортует братцу о перенесённых нечеловеческих страданиях, навешивает лапши о сложнейших обследованиях, но ловко умалчивает о клизме.
- Легче стало? Живот больше не болит?
Билл поспешно закрыл телефон и радостно закивал, всем своим видом выражая удовольствие. Правда, кашу он встретил настороженным взглядом. А на хлеб покосился так, словно видел впервые в жизни.
- Я подогрела, - я пододвинула Биллу тарелку и надломила румяную горбушку самого простого дешёвого каравая.
- Я не люблю кашу, - Билл брезгливо скривился и снова посмотрел на хлеб как на незнакомое экзотическое блюдо, - а это что такое? – поинтересовался он и ткнул пальцем в кусочек чёрного хлеба.
- Обычный чёрный хлеб, - пояснила я, - правда, после колики такого много нельзя. Но я чуть-чуть. Совсем маленький кусочек. Белый уже весь съели.
- Ммм, - промычал Билл, - у нас тоже едят ржаной хлеб. Но он не такой.
- Вот и попробуй. Говорят, когда первый раз пробуешь новое блюдо, надо загадывать желание.
- Вкусно, - проголодавшаяся звезда осторожно поболтала ложкой в каше, - может я только хлеб?
- Нельзя. Опять будет несварение. Лучше на геркулес налегай.
Билл дожевал свою половинку и зачерпнул полную ложку тёплой размазни.
Как ни странно, противную склизкую субстанцию проголодавшийся мальчишка слопал в три секунды. А на десерт, чтобы скрасить вкус кисловатой чёрной горбушки, я притараканила из сестринской банку малинового варенья.
- Ммм..вкусно, - Билл старательно обляпал свою футболку. Сладкоежка вошёл во вкус и дожевал свой кусочек хлеба с видимым удовольствием, зажмурив глаза и поминутно облизываясь. Как всякий сытый мужчина, он подобрел, размяк и с довольным видом повалился на подушки.
- Ты весь сладкий, - я осторожно подёргала звездуна за подол концертной футболки. По всей видимости, Билл расценил это замечание по-своему и удивлённо заметил:
- Меня так никогда не называли. Дива... там... детка… ещё как-то… ужасно пошло.
Я едва не расхохоталась, но боясь обидеть вспыльчивого мальчишку, молча, показала на тёмные капли варенья. Однако Билл ничуть не смутился. Он жалобно развёл руками и с ужасом оглядел свой концертный прикид.
- Ой, моя любимая футболка, - еле слышно простонал он, - как я теперь пойду.
- Давай снимай, - я потянула одёжку за край, - у нас на отделении машина есть. Мигом будет чистая.
Как и следовало ожидать, пёстрая футболка с блестящей черепушкой застряла на пышном поставленном хаере. И пока я дёргала узкий ворот туда и сюда, Билл внезапно прижался ко мне голой грудью и устало склонил лохматую голову на плечо. Я буквально задохнулась от нежной покорности этого жеста и машинально обняла тощее тельце рукой, ещё не очень понимая, что происходит.
- Я так устал, - Билл осоловело хлопнул намазанными ресницами, и было непонятно, то ли он осоловел от сытной еды, то ли жалуется на нелёгкую жизнь эстрадного артиста.
- Тебе поспать надо. Ложись. Живот больше не болит?
- Не… всё хорошо…, - Билл задумчиво почесал себя по тощему пузу и вытянулся на кровати.
- Ты ляг нормально. Кроссовки сними. Джинсы.
Младший Каулитц кивнул и, ничуть не стесняясь, потащил со своего тощего тельца модные тяжёлые обувки и расклешеные серые джинсы. Он и вправду выглядел измождённым. Тонюсенькие ножки-прутики, прилипающий к спине живот, узкие тонкие плечики. Я вытащила из тумбочки запасное одеяло и начала старательно укутывать звезду во второй слой тёплой ткани, так как в палате было прохладно, а из древнего окна с огромными щелями нещадно тянуло.
Я почему-то действовала, как во сне, словно ощущая незавершённость произошедшего. И когда тонкая прохладная ладошка задержала мои пальцы поверх одеяла, поняла, что так и надо.
- Тебе обязательно надо стать врачом, - задушевным шёпотом произнёс Билл. - Меня и в концерном зале врач смотрел. И тётка со скорой, и этот ваш бешеный дежурный в приёмном покое. И только ты поняла, что это не аппендицит. А все хотели резать.
- Не, - я неожиданно засмущалась, - это Лев Лаврентьевич так решил.
- Не он, а ты, - упрямо повторил Билл, - я хоть русский язык не понимаю, но всё понял без слов. Этот ваш хирург советовался с тобой! Он ценит твоё мнение!
Я не стала разубеждать упрямого гостя в обратном и только тихонечко сжала его наманикюренные пальчики в своей руке.
По всей видимости, Билл дико соскучился по ласке и едва не с мурлыканьем прижался щекой к моей ладони. Он потёрся о мои пальцы холодным кончиком носа, вертлявой змейкой перебрался повыше и задумчиво заглянул в глаза. Я поцеловала его первая, отлично понимая, что Билл мучительно жаждет продолжения.
Мальчишка был ласковый и одновременно робко-нетерпеливый. Он целовался жадно и неумело, торопливо и приятно перехватывая мои губы своим горячим мягким ртом, словно опасаясь, что поцелуй скоро закончится. Я пробралась рукой под тёплое шерстяное одеяло и погладила его от шеи до самой резинки трусов. Несмотря на худобу, кожа у Билла была приятная, мягкая, даже бархатистая, с приятным оливковым оттенком. Он сдержано застонал и выгнулся навстречу ласке, одновременно пытаясь задержать мои руки и поцеловать ускользающие губы. Я потеребила крошечные розовые соски и осторожно положила руку на его пах, ощущая, как в простых тёмных боксёрах упрямо наливается внушительный твёрдый бугорок. Судя по пикантным сплетням, что активно муссировались в интернете, размер вполне оправдал ожидание. Разморенный мальчишка сам помог мне спустить трусы, и моему взору открылся по-детски гладенький лобок и крепкий ровненький член совершенно не детского размера с мягкими шелковистыми яичками и стыдливо прикрытой головкой.
Пока я бессовестно разглядывала Билла в паху, он торопливо шарил по моему телу прохладными ладошками, то пытаясь нащупать застёжку бюстгальтера, то жадно прижимая к себе. Я не могла похвастаться колоссальным опытом в интимных делах, но даже моя скромная практика говорила, что Билл неопытен, ласков и жаден. Несмотря на торопливость его движений, он был нежен и внимателен, чтобы позаботиться о моём удовольствии.
- Ляг ко мне, - шепнул он, - ближе. Вот так ..хорошо.
Я снова поцеловала его в подставленные губки, одновременно поглаживая ниже звёздочки.
Билл откликнулся на мою ласку тяжёлым прерывистым дыханием. Весь зашёлся от наслаждения, закрыл глаза и с готовностью раздвинул длиннющие стройные ноги в стороны.
Не знаю, баловал ли кто Билла оральными ласками, но мои действия понравились ему чрезвычайно. Слушая его слабые ласковые стоны, я была просто в восторге, что доставила парню такое неземное удовольствие. По его восторженным и одновременно застенчивым возгласам я догадалась, что Билл и вправду не имеет обширной практики в этих делах.
Жадный и торопливый, он взгромоздился на меня всем своим набором костей, и в первый миг я почувствовала явный дискомфорт. Несмотря на худобу, мальчишка был тяжёлый и жёсткий. Он почти вдавил меня в больничную постель, пока пристраивал свои косточки на моём мягком податливом животе. Но вся его неуклюжая худоба сторицей компенсировалась теми приятными словами и ласками, на которые Билл явно не поскупился.
Целуя меня в шею, губы, ключицы, он торопливо шептал ласковые слова, поглаживая моё тело мягкой горячей ладошкой. За считанные минуты он перецеловал каждый уголок моего тела, доведя своими влажными горячими прикосновениями до полного умопомрачения. Он то перехватывал мои приоткрытые губы, то нежно прижимался губами к кистям, тёрся макушкой о подбородок и всеми своими действиями напоминал ласкового нетерпеливого зверёныша.
Уже через несколько минут я была вся влажная и горячая. Билл вошёл в меня решительно, но не грубо. Несмотря на неопытность, он трахался хорошо. Билл оказался сильным и гибким. Энергично двигая бёдрами, мальчишка проникал в моё разгорячённое тело, кажется, до самого мозга. Оргазм рассыпался яркими радужными каплями, и, с трудом сдерживая стоны, мы ещё несколько мгновений не могли разъединить объятия.
После такого умопомрачительного и бурного секса я поняла, что просто не в состоянии сползти с кровати и уйти к себе в сестринскую.
Билл уснул первым. Он так и не отпустил мою руку, и только Морфей слегка расслабил его упрямую жадную хватку. Во сне он выглядел совсем ребёнком. Трогательный, голенький. Билл смешно вжался своим носом в моё плечо и сладко засопел, едва я обняла его покрепче. Я машинально погладила его спину, маленькую упругую попку, натянула скомканные одеяла повыше и провалилась в сон.
Утро выдалось неприветливое и хмурое. Спасибо Любаше. Она выдернула меня из палаты за десять минут до пересменки и молча напоила кофе, не сказав о ночном приключении ни слова. День завертелся, как и обычно. Градусники, инъекции, пятиминутка… Вялые сборы домой и какая-то жалобная, сочувствующая улыбка тёти Мани на прощание.
Билла увезли в восемь часов. Его моментально окружили звёздным ореолом, и мы смогли попрощаться только коротким и бесчувственным кивком головы у самого порога нашей затрапезной больнички.
Я возвращалась домой вялой и сонной. Шаркала по осеннему парку и слабо улыбалась навстречу кисленькому Питерскому утру.
Хорошо, что дома уже никого не было. Я расстелила постель. Без всякого аппетита съела приготовленные мамой бутерброды, запила всё это дело холодным чаем и осторожно опустилась на кровать. Тело ещё приятно ныло от бурных ночных ласк, и я снова слабо улыбнулась, вспоминая своё совершенно фантастическое приключение. Мне было приятно и немножечко грустно. Я легла. В уставшем сонном мозгу поплыли милые и забавные подробности нашего знакомства. Я вспоминала то его солнечную задорную улыбку, то хмурые бровки домиком, когда Билл выслушивал диагноз, то нетерпеливые тонкие пальцы, ласкающие моё тело, и чувственные тёмные губы, шепчущие всякие нежности. Уже совсем засыпая, я машинально подумала о том, кто он? Звезда мирового масштаба! И кто я? Недоучка, с сомнительной внешностью и нереализованными амбициями. Мысленно дав себе слово обязательно выучиться на врача, я погрузилась в сон.
Я проснулась только под вечер от назойливого, рвущего звонка в дверь. Вздрогнув всем телом, я судорожно втиснула ноги в тапки и, задевая все углы, выползла в прихожую. Молодой человек, что стоял за дверями с каменным лицом, вручил мне красочный глянцевый квадратик чёрно-жёлтого цвета.
- Реклама? – мне захотелось растерзать незадачливого посыльного голыми руками.
- Приглашение!- молодой человек, кажется, обиделся. Он нервно передёрнул плечом, но ответил безупречно вежливым тоном:
- Мне велено передать Вам это приглашение и доставить по указанному адресу.
Судя по тону посыльного, отказы не принимались ни в какой форме.
Даже не заглядывая в глянцевый квадратик, я тут же догадалась от кого это приглашение. Вся дрожа, припевая и плача одновременно, я побила все рекорды по сборам на великосветские мероприятия. Пока посыльный пил на кухне кофе, я успела накраситься, одеться и причесаться ровно за двадцать минут. Застенчиво прижимая заветную бумажку к губам, я, наконец-то прочитала приписку, сделанную округлым, чуть детским почерком.
«Приходи обязательно. Я открою тебе секрет». Да Билл умел заинтриговать буквально тремя словами.
До концертного комплекса мы ехали непозволительно медленно, то застревая в пробках, то мучительно долго простаивая на светофорах. Я была готова выскочить из автомобиля и бежать до Ледового дворца на чудовищных каблуках, лишь бы увидеть ЕГО поскорей.
Внутри концертного комплекса посыльный сдал меня с рук на руки, и я долго шла за охранником по бесконечным извилистым коридорам.
Билла я увидела неожиданно. Уже в концертном макияже, начёсанный и немного ненатуральный, он буквально расцвёл, увидев меня в конце чудовищного коридора.
- Привет, - он мгновенно вцепился в мою руку наманикюренными прохладными пальцами, - пойдём. Я знал, что ты придёшь. Сейчас я тебя со всеми познакомлю. Том, Том, ты где? Это Георг, это Густав…
Билл буквально протащил меня за собой и почти втиснул в небольшую комнату, наплевав на всё моё смущение. Он вёл себя безудержно и шумно. Он что-то безудержно говорил, размахивал руками, то и дело бросая на меня сияющие тёплые взгляды. Несмотря на то, что рядом почти никого не было, казалось, что комнату наполняет шумная говорливая толпа людей. Билл умудрялся одновременно отвечать на телефонные звонки, совать мне под нос какие-то журналы, смеяться и напевать. Он принялся угощать меня какими-то деликатесами японской кухни и категорически настаивал, чтобы я попробовала каждое новое незнакомое блюдо.
- Про какой секрет ты говорил в записке? - я едва улучила момент, чтобы вставить слово в бурный поток его речи. Мне передалось Биллово заводное веселье, и я посмотрела на мальчишку сияющими глазами.
- Очень простой. Помнишь, ты сказала, что пробуя новое блюдо надо обязательно загадать желание?
- Да, конечно, помню!
- Я съел кусочек чёрного хлеба и загадал, чтобы мы встретились вновь, - Билл буквально лучился от распирающего счастья. Он метнулся через всё гримёрку тоненькой чёрной молнией, схватил поднос и закружился вокруг меня:
- Ну, пробуй же быстрей. И загадывай. Ну, как? Загадала? Только не говори, а то не сбудется. А теперь пойдём к кулисам. Я тебе всё покажу…
@темы: Токио Хотель, закончен, + 18, рок-музыканты, фанфики, романтика, рассказ, гэт, Кусочек черного хлеба